Рецензия на “Пищеблок” Алексея Иванова

Манифест нонконформизма

Нежить тихой сапой проползает в русский народный мейнстрим.

Сначала у Иванова появились псоглавцы — но их особенно никто не заметил, потому что “ой фу ужасы”, “вот тут линию не подобрал”, и вообще “Сердце Пармы”.

В той же области работали Шамиль Идиатуллин, Анна Старобинец, Мария Галина и другие авторы, но как-то их все не замечали.

А сейчас один за другим — Некрасова с “Калечиной-Малечиной”, и Веркин с зомби-китайцами на Сахалине, теперь Иванов.

Наверняка “Пищеблок” не так бы сильно заметили, если бы он не вышел через год после второго тома “Тобола” — эпического романа, который “кроился по лекалам роскошного телесериала в лучших традициях канала HBO”, как выразилась Галина Леонидовна Юзефович.

Сюжет простой: 1980 год, в Москве Олимпиада, а два главных героя — студент филфака Игорь и школьник Валерка — попадают в пионерлагерь. Игорь мечтает спокойно отработать практику и закадрить какую-нибудь девчонку с педфака, а Валерка хочет найти друзей, спокойно отдохнуть и повстречаться с древним вампиром.

Забегаю вперед, простите.

Наши два героя осваиваются в лагере (который автор нам описывает со всей возможной дотошностью да, Алексей, спасибо, мы поняли, что вы досконально изучили, как функционирует речной трамвайчик), и вот однажды ночью Валерка наблюдает, как один из его товарищей сосет кровь у другого.

Иванов в интервью сетовал, что пионерские страшилки — это целый культурный пласт, который никто почему-то не использовал. То есть были страшилки Успенского, но их тоже как-то не заметили, а тут пришел Иванов и решил всю культуру советского детства превратить в классический триллер.

Большинству рецензентов это показалось упрощением. Говорят, у вас тут целый мир упаковали в какую-то странную мистику с банальной идеей: советская идеология = вампиризм, свободолюбивые герои побеждают вампиров и побеждают идеологию, хэппи-энд. Ну икак-то это не принято. Если восьмидесятые, то нужно густо, на семьсот страниц, большую сагу…

Но сеттинг жанр не диктует, как известно, а с вампирами история получается несколько более тонкая.

Состояние “не-мертвого”, как известно, пограничное, и в разных мифологиях маркируется оно по-разному. Вот в бретонском фольклоре перевоплотившийся упырь мог вновь стать человеком. Средство было простое: найти свою старую одежду. Проклятый надевал знакомые вещи и терял обличье монстра, а родственники закатывали пир.

А вот в романе Иванова все наоборот. Главный признак проклятого: полное соответствие его внешнего облика тому, что от него ожидают.

Вожатый пионерлагеря всегда носит галстук.

Пионер тоже всегда носит галстук. Если не носит галстук, он носит пилотку с красной звездой.

Шпана носит татуировку в виде пентаграммы.

Это соответствие принятым нормам позволяет ивановским вампирам теряться в толпе. Их соответствие правилам кажется образцовым, их любовь к порядку — качеством, присущим приличному человеку, а способность очаровывать — природной харизмой.

И только в лунном свете проявится истинная суть вещей.

Вампиры у Иванова — замена идеологии не в политическом смысле, а в социокультурном. Как показывают исследования, человеку проще ассоциировать себя с некоей социальной идентичностью, действовать в соответствии с ее правилами и обычаями, если периодически напоминать ему о смерти. А смерти боятся все. Поэтому чем рефлексировать и пытаться найти собственный ответ на вопрос “Как жить, если ты умрешь?”, гораздо проще переложить ответственность на других.

Вампиризм в литературе — по сути, тот самый страх смерти, который получил образное воплощение.

Вампиризм “Пищеблока”: он про омертвение человеческой мысли, скованной правилами некоей группы, и не важно, идет речь о партийной принадлежности или принадлежности классовой. Ты будешь жить, если будешь жить независимо и держаться собственных мыслей, а не принимать готовые ответы, иначе быстро станешь жертвой вампира.

В его лапах тебе будет комфортно, ты будешь чувствовать себя нужным, но… это будешь уже не ты.

— Подобного со мной никогда не бывало. Наверно, я никогда не встречала других людей с такой же удивительной судьбой и с таким же внятным объяснением жизни. Если ты с ним заодно, то получаешь все, что необходимо: любовь, свободу, правду. Все обретает свой смысл. Любое дело ради него — часть великого дела. Я еще никогда не ощущала себя такой нужно. Мне будто поручили знамя нести.

Так описывает свои отношения с высшим вампиром героиня романа, которая стала жертвой проклятия.

Итак, независимость мысли, мечтательность, стремление к свободе и постижению сложного мира — в противовес простым ответам и глупым правилам, которые придумали то ли со скуки, то ли из желания тебя поработить. Этот идеологический конфликт проходит через всю книгу и реализуется сразу на нескольких уровнях:

— пионерские игры/страшилки vs. показуха, от которой всем скучно

— живые приключения vs. уязвленные герои, в картину мира которых ты со своими приключениями не вписываешься

— живая идея vs. симулякр, которым ее подменили.

Тут невольно переносишь идейное противостояние в романе и на мета-уровень. Смотрите, говорит Иванов: пока вы играетесь в “большой русский роман” и придумываете новые литературные премии, я беру и после исторической саги пишу триллер. Что, съели? Ха-ха!

Все живое может реализовываться в любой доступной форме, все “мертвое” придумывает никому не нужные правила и тащит в свои сети неофитов. Примерно такое соотношение.

И вот здесь возникает интересная проблема, которая, как мне кажется, лежит в основе всех негативных отзывов на “Пищеблок”.

Провозглашая нонконформизм, в литературном плане Иванов… тот еще конформист.

“Пищеблок” строится по давно знакомым формулам триллера: вот здесь нас поразят идеей, вот тут будет идти расследования, в нужных местах герои будут переживать перипетии, вот тут будет такая ловушка и такая ловушка, а в конце как-бы-хэппи-энд.

Когда роман провозглашает нонконформизм и свободу от формы, но при этом ты заранее можешь предугадать все основные ходы, возникает легкий диссонанс. Такое чувство, что над свободолюбивыми героями посмеялись и поймали их в клетку литературной формы, которая им тесновата.

Самое интересное, что при этом и главные герои, и второстепенные получились живыми: потому, что они действуют, сомневаются и снова действуют, при этом мы следим за их действиями как бы изнутри (Иванов мастерски умеет залезать в голову персонажам и иногда думать за них) и воспринимаем происходящие события тоже с помощью рефлексии героев.

Но все эти живые персонажи и интересные идеи вписаны в давно известную форму. Кажется, это критиков и покоробило.

С другой стороны, никто не говорил, что большой писатель должен каждый раз выдавать шедевр масштаба “Сердце Пармы”.

Никто не говорил, что большой писатель не может писать крепкий триллер (как будто на нашем рынке их так много).

Все говорили, в конце концов, что русской литературе не хватает сюжетных историй с классической драматургией, которые было бы увлекательно читать, — а тут вдруг накинулись на Иванова за то, что он такую историю написал.

Как сказал недавно Дмитрий Глуховский, лучший способ донести идею до читателя: сделать из нее интересную живую историю.

О чем же история Иванова?

О том, что за каждой бабой Нюрой из пищеблока скрывается борец с древним злом. А мир сложный и многогранный.

Поэтому живое будет жить, а мертвое вместе со своими смешными формами ради формы умрет.

Книги жарь — Канал Сергея Лебеденко, студента первой магистратуры Creative Writing в России. Новости современной литературы, советы начинающим писателям, литературоведческий ликбез и просто образец хорошего текста.