Рецензия на “Калечину-Малечину” Евгении Некрасовой

Когда год назад у Некрасовой в РЕШ вышел фантастический роман об одинокой девочке Кате, обозреватели встретили единодушным одобрением то, как автор поднимает темы буллинга в школе и семейно-бытового насилия, но с тем же удивительным единством недоумевали по поводу появляющейся во второй части романа кикиморы. Мол, зачем было портить фантазией важный социальный роман. Потом еще стали придумывать объяснения, откуда эта кикимора взялась (галлюцинации больной девочки/сон/фантазии), как будто всякому фантастическому элементу в литературе нужно придумывать объяснение.

Попутно книжку стали записывать по разряду сказок (то, что рукопись несколько лет пылилась в потоке у детских издательств, лучше всего говорит против этого мнения) или магического реализма (слышите шум? Это Маркес завертелся в гробу), но чтобы по-настоящему понять, в чем “фишка” “Калечины” и почему на нее стоит обратить внимание даже тем, кто детям на ночь сказки не хочет читать, чтобы на чадо ненароком фэнтезятиной не надышало, нужно отступить на сто лет назад, во время, когда Алексей Ремизов написал стихотворение про Калечину-Малечину, а Федор Сологуб работал над черновиками “Мелкого беса”.

“Бес” приходит на ум в первую очередь, потому что там мир уездного городка тоже был каким-то искаженным, неправильным. На неназванный городок мы смотрел через точку зрения Передонова — патологически злобного учителя гимназии, одержимого фантазиями о величии. Мир “отзеркаливал” параноидальные мысли Передонова, и откликался все большим повышением градуса безумия, нарастающей карнавальщиной, и в результате “из искр огня” появляется княгиня Волчанская, а в клубах пыли по ветру мелькает недотыкомка.

В “Калечине” мир тоже претерпевает фантасмагорические изменения под взглядом маленькой Кати, причем это касается не только остроумного деления людей на “выросших” и “невыросших” (в расчет идет не только возраст: под конец появляются две “невыросшие” старушки, которые, видимо, не выросли буквально), но и описания вещей и явлений. Кате от ее литературного пращура Передонова передается феноменальная способность к “инсайтам” — глядя на вещи, она видит самую их суть.

Перед выходом она помяла мысль не ходить на уроки — чувствовалось животом, что ничего хорошего не произойдёт. <…>
Поначалу всё дрыгалось неплохо. Весь класс делал зарядку для рук, глаз и шеи. Потом мастерили примеры по математике, классная выпускала изо рта клубы чисел и царапала доску примерами. Ученики писали в тетрадках от руки — Вероника Евгеньевна ненавидела компьютеры и считала, что они вытаскивают детские души. Катя слышала вместо учительских объяснений в голове гул, который снова разгулялся от волнения.

Эта прыгучая, очень гибкая и живая речь — визитная карточка романа. Собственно, речь отличает живую и талантливую Катю от мира, в который она оказалась заброшена, то есть речь оказывается тем же, чем для Гулливера в Лилипутии был рост (не зря Катя называет место своего проживания “Гулливерией”).

Занятно, что появление кикиморы талант Кати только усиливает. Набоков замечал о “Докторе Джекиле…”, что появление сверхъестественного Хайда провоцирует заурядных британских подданных рассуждать поэтически — здесь происходит почти то же самое. Когда кикимора реагирует на внешние раздражители, Кате в голову внезапно приходят очень странные стихи — и они нравятся ей куда больше, чем опостылевший Пушкин. Да и заглавное стихотворение Ремизова, которое Катя будет повторять про себя до самого конца книги, бубнила именно кикимора при их первой встрече.

— Калечина-Малечина,
сколько часов до вечера?

Скок Калечина-Малечина с плетня,
подберется вся — прыг-прыг-прыг…

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7!

Да юрк в плетень.

Девочка с колтунами на голове и сложностями с аналитическим мышлением оказывается медиумом, то есть проводником между миром несправедливости и миром, где за несправедливость следует неизбежная кара. И тут уж не так важно, каковы масштабы травли Кати в школе или безразличия дома: причина одна, одно состояние неизбежно породит другое, и вот уже безразличный отец в конце книги прибегает к рукоприкладству и унижению дочери. А самое ужасное, что обратиться за помощью не к кому: жертва буллинга страдает не столько от того, что ее унижают, а скорее от того, что ей не к кому обратиться, не с кем поговорить о своей боли, — тем более в обществе, в котором с культурой разговора большие проблемы.

Вот такой друг и появляется. Кикимора приходит к Кате на границе миров (когда девочка включает газ и готовится умереть), точно так же как недотыкомка приходила к Передонову. Но если недотыкомка была таким овеществленным символом окружающей хтони, то кикимора, как демоническая сила в “Мастере и Маргарите”, несет с собой справедливость — и, что важнее, воплощает собой взросление Кати и ее способность взять ответственность за собственную жизнь. Это желание взять ответственность несколько раз появляется в романе, но до появления Кикиморы себя не проявляет. Уже ухаживая за своим фантастическим другом, Катя находит в себе силы взять ответственность за свои поступки и за будущее семьи (поех
ать выбивать деньги из папиного должника — недурной такой заход для 10-летней девочки).

На ум приходит Stranger Things: там ведь появление Одиннадцатой тоже символизировало пубертат с его очарованием грядущими приключениями и неизбежными проблемами взросления (вот видеоэссе прекрасных The Take об этом).

Отличие “Калечины” в том, что ответственность за свою жизнь в результате фантастических событий берет не только Катя. Тут обращу внимание на укрывшийся от многих рецензентов сюжетный факт: кикимора появляется не сама по себе (почему книгу и нельзя назвать “магически-реалистичной”). В конце романа, когда Катя играет во дворе с детьми, соседка сверху тетя Оля находит с Катиной мамой за электроплиткой тайник, где лежит странный сверток. Туда попали разные продавшие у Кати вещи типа телефона, бритвы, перевязанной резинками пряди Катиных волос и соломенная кукла. То есть, кикимора не появилась — ее вызвали, и характерна реакция мамы Кати, которая наблюдает сцену находки совершенно пассивно — ни тайник, ни его содержимое у нее удивления не вызывает.

Так что вполне закономерно выглядит, что после приключений Кати и кикиморы (name a more iconic duo — I’ll wait: эти двое восстанавливают справедливость, пусть и в смысле скорее булгаковском, чем тарантиновском, то есть без лишней жестокости) мама тоже берет ответственность за семью, разводится с абьюзивным мужем, переезжает на юг и поступает учиться на специальность, которая ей нравится.

На выходе получаем глубокий роман о взрослении персональном и социальном, в котором фантастическое оказывается еще одним способом взглянуть на вещи — не менее легальным, чем прочие.

#книги_жарь