Дмитрий Глуховский: “Главное, что должно стоять за желанием писать — это желание писать”
В минувшую среду в гостях у “Литературного мастерства” побывал Дмитрий Глуховский — один из самых узнаваемых российских авторов за рубежом. “Книги жарь” собрал основные тезисы выступления.
— Нельзя писать желая кому-то понравиться , желая кого-то впечатлить. Попытки сконструировать сюжет, ориентируясь на выкладки маркетологов, обычно приводят к провалу.
Тут Глуховский привел в пример проект Бориса Акунина “Дмитрий Брусникин”: серию романов распродали достаточно быстро, но сегодня о ней никто уже не вспоминает.
— Сюжет проистекает из темы, которая близка тебе. Если история не завораживает, не удастся сконструировать историю, которая будет интересна читателю.
Если что-то для тебя глубоко эмоционально и тебя изнутри гложет; что-то внутри горит или тлеет, это обязательно заденет и читателя.
— Я торжество банальности. Я настолько представитель масс-маркета что уверен, что мои книги будут интересны людям моего поколения, ну или по крайней мере тем, которые живут со мной в одно время. Просто потому, что я читаю ту же самую массовую литературу.
В то же время я стараюсь держать руку на пульсе, читать аналитику, социалку. Стараюсь общаться с людьми старше и младше, чтобы понимать, о чем писать. Пишу о вещах, которые в воздухуь витают; о сегодня.
— Эмоции, которые получает читатель от истории, не зависят от его национальности. Мои книги переведены в четырех странах, и эти истории не оставляют равнодушными ни немцев, ни финнов, ни японцев, ни американцев. Что меня самого удивляет: несмотря на сложные имена-отчества и названия станций метро, людям интересно.
— В основе истории должна быть тема и идея, которые ты чувствуешь. Которые ты достаточно прочувствовал. Главный мой провал — “Метро 2034” — был связан с тем, что я заступил на темы, не пропустив их через себя, не пропустив их через сердце. В итоге получилось, что герой ходил и бормотал что-то себе под нос, а читатель к нему подключиться не мог. В таких случаях история обречена на провал.
Пока сам не прожил что-то, ты не можешь это что-то точно описать
Литература же сейчас замусорена клише. Пишут так, как, им кажется, надо писать, чтобы было “литературно”, а не так, как прожили, как прочувствовали.
Большая русская проза — сейчас я понимаю, меня этим пичкали в школе и я не мог этого оценить — полная таких эмоциональных историй.
Толстой, конечно, более психологически полноценный, чем параноик Достоевский, который потом нес всякую…
Толстой описывал вещи, какими ты их чувствуешь: что ты испытываешь у смертного одра родителей, что ты чувствуешь, когда изменяешь или когда тебе изменяют, что чувствуешь, когда держишь младенца на руках.
Массовая культура же врет, рассказывает о вещах не такими, какими они оказываются на самом деле. Жизнь оказывается иной, и у перекормленного массовой культурой человека возникает масса разочарований.
Человек, который честно пишет, даже если это наивно, даже если неумело, но передает в своих произведениях подлинность — это уже залог энергии, жизненности, пробивной силы
— Это наверно магия, это в понятие механики не укладывается. Я вообще не знаю, как эта штука толком работает. Есть правила и эти правила, думаю, вам преподают. Я на Creative Writing не учился, я вообще учился в Иерусалимском университете журналистике.
Весь мой путь в литературе — это история банальных открытий
Я, например, не знал, когда начинал писать “Метро 2033”, что есть жанровая литература, а жанры бывают высокие и низкие. Я не знал, что, если начинаю с фантастики, я обрекаю себя на презрение и игнор со стороны некоторых высокопритязательных критиков.
Лев Данилкин назвал “Сумерки” Глуховского романом “скучным, вторичным и вялым”.
Я потратил пятнадцать лет жизни на то, чтобы доказать взыскательной аудитории, что несмотря на то, что я пишу фантастику, я стою внимания.
Когда писал “Метро 2034”, думал, что, если герой будет бубнить, то это будет интересно читателю. Но никто не будет тебя читать, если твои мысли не пропитаны эмоцией, тем более если мысли эти банальны.
— И вот я пришел к выводу что, если ты не погрузил читателя в эмоциональную ситуацию, никакие твои философские размышления не будут им восприняты. Первый роман, на котором я это попробовал, — роман “Будущее”, где планета перенаселена и нужно выбирать: либо ты становишься бессмертным либо сохраняешь способность иметь детей.
Идея мне впервые пришла в 20 лет, но опять же возвращаясь к тому, что идею надо прожить: в 20 было вообщне непонятно, каково это — отказываться от жизни ради себя ради жизни ради других, ради ребенка. Ты не знаешь, каково это и зачем вообще и что в детях такого классного. Это когда свои появляются, начинаешь понимать.
Есть масса жизненных ситуаций, которые кажутся тебе умозрительными, пока ты сам с ними не столкнулся. И тогда ты обращаешься к поддержке культуры, чтобы понять с чем ты столкнулся и как это было раньше.
Литература — это соотношение своего опыта с опытом других людей и проживание опыта, которого у тебя еще нет и который, может быть, хотелось бы приобрести.
— Мне интереснее всего писать о сегодняшнем, о настоящем. Наверно есть авторы, которые могут писать исторический роман — Яхина там или Прилепин — но не мое. Писать слепок времени, об актуальном — вот что требуется.
— Я смирился с мыслью, что, какую бы идею я не придумал, все уже сказано. В худшем случае твоими современниками — и тогда ты ее оставляешь, а в лучшем — классиками. И тогда ты пишешь, потому что новое поколение нуждается в том, чтобы му старую идею донесли новым языком.
— Разумеется, я стараюсь как-то продвигать свои вещи. Вот когда даю интервью, я специально строю фразы так, чтобы текст у журналиста получился более вирусный. Но у меня все равно так получилось, что “Метро 2033” по-прежнему остается моей самой популярной вещью, и никакая моя другая вещь не достигла такого вирусного потенциала, не вызывала такого интереса.
— Я не очень понимаю, как профессиональные литераторы лепят каждый раз героя. Потому что все мои герои сделаны так или иначе с меня, я не являюсь уникальной личностью. И вообще:
Если своему герою не дал что-то от себя, то у тебя получится манекен.
— Повторяя однажды сделанное, я перестаю испытывать эмоции. Повторяться — это скучно.
— Мне важно проживать историю вместе с героем. погружать его в ситуацию — и смотреть, что будет. А прописывать за героя эмоции, предписывать ему, что он чувствует, это не работает. Ты не можешь приказать читателю испытать страх. Ты как герой должен этот страх испытать. Или влюбленность, или возбуждение.
— Не стоит заниматься изучением creative writing, думая что это будет вас кормить.
7 % авторов в штатах зарабатывают на жизнь только писательством, остальные работают журналистами, редакторами, копирайтерами.
Потому что
Главное, что должно стоять за желанием писать — это желание писать.
Большинство профессиональных писателей типа Минаева — это очень задроченная жизнь.
Если и заниматься этим, то заниматься этим исключительно ради желания рассказать историю.
— Сценарии которые я видел по моим произведениям я писал сам поэтому относился к ним с симпатией :)
— Как журналист я всегда нахожусь над этой историей, мог экспериментировать, сохранял право на эксперимент
Когда ты становишься всенародно известен в каком-то амплуа, ты можешь обжечься на эксперименте — и тогда все, конец. Мне потребовалось десять лет, чтобы доказать свое право на эксперимент.
— Я когда договаривался об экранизации, я не думал о: “ой вот мутантов на экране увижу, а раньше не видел” — нет, я думал как сделать так, чтобы продвинуться с помощью другого медиа, чтобы текст дошел до как можно большего числа читателей.
А профессионально писать сценарии не хочу. У Куликова получаются отличные сценарии, но это все равно как-то шаблонно. Литература в этом плане — область тотальной свободы. Монтаж твой, герои твои, сюжет твой, берешь и пишешь — если, конечно, не думать о том, что жанр устарел, как будет продаваться и прочее — то у тебя полная свобода.
Литература может позволить себе отойти от шаблонов. Ты можешь более или менее обманывать читательские ожидания. Это в кино ты ждешь уже знакомый аттракцион и возмущаешься, когда тебе чего-то недодают.
— Если я пытаюсь рассчитать лучшую прокатную судьбу для проекта, ничего не выходит. Все от сердца должно идти, и когда я это говорю, это не пафосное блаблабла. В литературе решает искренность: где нет ее, нет живого, нет и успеха
Вот Дельфин писал саунд к метро 2034, потом сказал “чет хрень” и перестал писать. По прошествии лет я с ним солидарен
Пишу в плейбой, джикью, чтобы, когда издаешься быть на слуху
—Как воспринимать критику?
— Ложить болт на неё! Только если это не Галя Юзефович.
Критик предвзят настолько же, насколько обычный читатель. Просто критик может обозначить свою позицию более или менее аргументированно. Если попадает в резонанс с ошущениями критика, то ему хорошо. Если не попадает, то говорит: это бесчувственно и неинтересно. Критики бывают люди озлобленные и закомплексованные, они страдают комплексом делателей королей: знаете, такая обсессия доставать самородки из грязи. Текст при этом сам могут не замечать.
Критик должен быть полноценным человеком, а не использовать пространство Афиши, чтобы громить кого-то, кто тебе не нравится
Я столько читал о себе дерьма в интернете, что в какой-то момент вдруг понял и сказал себе — чувак, это же просто дерьмо в интернете, и перестал беспокоиться. Это как у ассенизаторов реакция на дерьмо, ну или у садовников реакция на запахи — от привычки реакция на раздражителя снижается.
— Когда похвалили Текст у меня сначала была вспышка вспышка энтузиазма: ну критика, типа, заметила ну класс ну спасибо. Я испытал пиип легкую взволнованность. Зато когда меня номинировали на все возможные литературные премии и все прокатили, я подумал: ну и пошли в жопу.
— Я себя развиваю как проект. Я не воспринимаю свою историю успеха как историю успеха, я все время экспериментирую, развиваюсь. Это не механика. Как только ты разобрался в механике, магия пропадает. Вот короновали бы меня как Гузель Яхину — получил бы Большую книгу, ну и все, и конец эксперимаентам, и зачем бы это нужно было.
— Я все равно убежден в том что в конечном итоге есть хоршие вещи и плохие вещи. Плохая и скучная вещь как ты ее не пиарь это хрень. Сальников и Акунин «Аристономия». Аристономия хрень, а вот Сальников несмотря на то что ноунейм из Екб выстрелил
Вещь талантливая всегда “выстрелит”.
— Фильм Текст делает Клим Шипенко (Салют-7)
— Я не фанат Лукьяненко он был когда-то хорош когда он был психологом из Алматы. А когда стал популярным автором решил — пыщь пыщь — давать готовое. Нет идей — ну по старым наклепаю книжку.
Я издателю честно говорю: если нет идей, то нет идей.
— Чтобы перевоплотиться в героя, нужно много читать. Писатель должен обладать эмпатией определенной вставать на место определенного человека. Для “Текста” мне безусловно потребовались консультанты, чтобы встать на место героя. Причем потом два человека сказали, что все очень похоже, а один сказал, что нет. Но я его не стал слушать :)
— Был человек с похожей историей: и мать-одиночка, и семь лет лишения свободы, не знаю, правда, за что — сказал, все на сто процентов совпадет ощущения. Нигде не возникает вопроса о поступках мотивации и так далее
— Я читал тюремные форумы, смотрел видеоблоги, как правильно заходить на хату, там… Понял вообще насколько тюремная субкультура является частью мейнстрима
— Ментальность уголовная постепенно проникает в ментальность политическую. Уголовная ментальность, риторика и лексикон стали частью мейнстрима — но это история недоисследованная.
Мы как часть страны треть которой так или иначе сидела не отдаем себе отчета насколько культура наша сформирована тюремной культурой
Вопрос: Где вы берете витамины счастья? Откуда энергия писать?
— Энергия — от аудитории. От взаимодействия с читателем.
Когда получается и чувствуешь — это доставляет удовольствие. Удовольствие искупает трудозатраты, особенно на первых порах.
Потом так же как притупляется реакция на критику, притупляется реакция на похвалу. Желание взаимодействовать — вот что должно вас вести.
Когда говорят: “Пиши еще” — это главный стимул. И хорошо, если так говорят не только близкие друзья или мама.
— Писать — это не работа. Писать это не профессия и не ремесло. Я вообще не знаю, что это. Ничего же нет общего между Прилепиным и Пелевиным, кроме того, что и тот и тот буквы складывает.
«Книги жарь» — дневник писателя о литературе вне жанровых ограничений
